Я шла по грязной уличной мостовой. Впереди бежали две не менее грязных и облезлых дворняги. Больший песик был пестрого черно-белого (читай — коричневого от грязи) цвета, меньший — сам по себе был коричневый и загаженный. У меня сильно урчал живот и болели ноги, но я шла. Знала, что нельзя останавливаться, только не останавливаться!
Один из псов внезапно прыгнул на играющего чем-то в пыли улицы ребенка. Не больше трех лет. Я устало крикнула на собаку, малыш заплакал. Мой взгляд внезапно упал на игрушку ребенка, и я вздрогнула. В грязи и пыли лежало странное голубовато-малиновое существо, больше всего напоминающее мутировавшего щенка. Молния страха пронзила грудь. Я знаю, что нужно делать. У каждого жителя города есть этот телефон. Господи, да от этого создания так и веет опасностью! И я позвонила…
Подъем в подъезде был необычайно сложным. Плюс ко всему я была слаба и кружилась голова. В подъезде привычно осмотрела заначки соседей и нашла немного мелких бумажек. Этого так мало, черт побери, как же мало!
Дверь моей квартиры показалась чужой. Я с ужасом подумала, что забрела в незнакомый подъезд и теперь придется спускаться, идти искать свой, а затем мучительно подниматься. Ноги заболели сильнее, а стоптанные башмаки совсем не защищали их от холода. С замиранием сердца хватаюсь за дверную ручку… Моя рука тоже не знакома — нет маникюра, ногти обгрызены, куча царапин и ссадин. Слава Богу, не гноятся…
На пороге лежит папа. Пьяный вдрызг. На заросшем щетиной лице отчетливо видны темные круги под глазами и скрыты впавшие щеки. Он поднял на меня мутный взгляд и проблеял нечто вроде:
— А-а-а…
Такой худой! Я с легкостью его подняла и усадила на старое облезлое трюмо с обрывками скатерти. На шум вышла мама, тоже очень худая, с заплаканными глазами. Я отдала ей деньги. У нее стал слегка просветлевший взгляд и вырвались горькие слова…
— Так мало… как же мало…
Мама аккуратно складывает каждую бумажку и копеечку в карман драного, заштопанного во многих местах некогда цветастого и яркого халатика. Ее волосы стали совершенно седыми от забот, лицо состарилось, покрылось морщинами, хотя ей нет и сорока…
Я смотрю в зеркало над трюмо, рядом пьяно храпит папа, источая злостный аромат перегара. В зеркале отражается худющая девчонка-подросток не больше пятнадцати лет с глазами старухи. Надо же, у меня серые глаза с неплохими ресницами, тонкие бледные губы, я бы даже сказала бескровные, остренький носик и выступающие скулы. Волосы пепельные, хотя не ручаюсь, что это не седина. Одета в мешковатую джинсовую куртку, висящую на плечах как на вешалке, джинсы, тоже висящие. Цвет всего с примесью грязи, такой, будто грязь здесь была всегда, как родная… На ногах странная обувь, больше всего похожая на деревянную средневековую обувку Золушки. А кто такая Золушка?
Зеркало мигнуло треснувшей рамой. Я отвернулась. Как все плохо! Денег не хватило, отец не вовремя запил и у нас есть нечего! Меня разобрала злость. Я хочу жить, просто жить! Мне ничего не нужно, ни дерева, ни, тем более, золота! Я просто хочу жить!
И снова иду домой, усталая, голодная, но почему сердце так сковала тревога? Что со мной?
В подъезде меня встречает улыбающаяся соседка, о чем-то щебечущая комку тряпок на руках. Я знаю, что она сошла с ума, когда умер ее сынишка. Женщина так и не смогла прийти в себя после потери. Комок тряпок зашевелился и из него высунулась грязно-голубая голова «щенка». Меня парализовало, а соседка пропела:
— Это мой сыночек! Полюбуйся, какой он милый! — Она вытащила «щенка» из тряпок. Он был таким же грязным, худым и изможденным. А еще он был больным.
«Он несет в себе шесть болезней, смертельных для человека, и каждая из них может убить меньше чем за неделю» — пронеслось у меня в голове. Откуда я это знаю???
Чувство опасности гонит меня наверх, домой. Я хлопаю дверьми и на миг ощущая себя действительно ДОМА. Только на миг…
— Оль, у нас еда есть! — мама позволила себе легкую улыбку, едва тронувшую ее серые потрескавшиеся губы. Я виновато опустила голову…
— Прости, сегодня денег нет…
— Пойдем. Покушаешь… — мама не разрешила мне хандрить, но я же вижу как увяла ее и без того почти несуществующая улыбка и погасли глаза.
Я села за стол. На тарелке, слегка надбитой скраю, лежало нечто, отдаленно напоминающее пирог. Пригорелый, конечно.
— Откуда это? — тыкаю пальцем в кусок, ибо уже не помню, когда в последний раз видела вилку и ложку.
— От соседки. У нее праздник — сынок нашелся. — Мама подвинула тарелку ближе ко мне. Волна страха прошлась по позвоночнику, но я отодвинула ее на самый край и принялась есть.
— А где папа? — спросила я, вытирая руки полотенцем — динозавром древности.
— Он не пришел… — только и сказала мама.
И тут меня осенило!
— Мам, нам надо уходить! Так нельзя больше жить. Мы все скоро умрем.
— Куда, дочка? Нам некуда идти. — Мама горестно всплеснула руками.
— Все равно куда, лишь бы подальше отсюда! Это соседкин «сынок» заразен! Не пройдет и недели, как мы все умрем!
— Оль, а может так лучше будет?
— Я хочу жить!!! — Заорала я… Никогда так не кричала…
Мы с мамой идем по пыльной дороге вдоль рельс, шурша опавшими листьями. За спиной висят котомки, набитые всякими вещами, преимущественно теплыми. Я вижу, что маме очень трудно идти, хотя она и не подает виду, пытается улыбаться и даже стала одобрять идею ухода в неизвестность.
Мы идем много долгих часов. Наконец мое тело запросилось в кустики. Я отошла в сторону, оставив маму дожидаться. Вдруг послышался странный грохот. На ходу застегивая штаны, бегу обратно. Мне слышится вскрик. Не может быть!!!
Выскакиваю на прогалину, путаясь в кустах, корнях и листьях. Котомка сильно бьет меня по спине, но я ее почти не чувствую. Мой взгляд прикован к тому, что на рельсах… Не может быть! Нет, только не мама!
На рельсах были размазаны кровавые ошметки, сверху слегка обгорелые. Я рассмотрела оторванную руку, вереницу кишок и ошметки некогда «выходного» платья.
Горло сжал спазм. За что, Господи? Что я сделала такого? Почему пострадала она, моя мама? Почему???
И в голову приходит ответ — потому что она сама сделала шаг под горящий поезд, потому что устала мучиться…
Я взвыла и заорала так, что взлетели вороны:
— Я ХОЧУ ЖИТЬ!!!
Дальнейшая дорога слилась для меня в сплошной поток. Шаг, левой, шаг, правой. Поменять плечо под сумками. Шаг, еще шаг, еще… А в голове бьется только одна мысль — я хочу жить, я хочу жить, я хочу жить… Замечаю, что стала повторять эту фразу вслух:
— Я хочу жить…
И так шаг за шагом. До боли в натруженных мышцах, до судорог. Желудок давно перестал скулить и молить еде. Сердце гулко бухало в ушах и висках. Слезы тихо капали в кучки пожухлых листьев…
Не знаю, сколько времени я шла. Просто вышла на лесную просеку, невдалеке от рельс. Увидела большое здание с облупившимися стенами и рассохшимися дверьми. Не долго думая зашла туда. Кажется, ночь будет тяжелой. Ночь? Что такое ночь?
В коридоре тускло мерцала лампочка. Дальше другая, и еще, и еще… Я никогда не видела столько светящихся лампочек! Это же такая растрата!
Иду вперед на одном чутье. У меня больше нет сил, нет злости, нет боли. Меня больше нет. Есть только чутье. Поворот, подъем по ступенькам, которые едва не рассыпаются в пыль, на этаж выше, снова поворот…
Вдруг стены с тусклых и грязных стали чистыми и ярко-зелеными, лампочки загорелись ярче. А дальше я заметила ЕГО! Этот человек был высоким, гораздо выше меня, он был одет в облегающий черный комбинезон (снова незнакомое слово!) и да! о чудо! Он был ЧИСТЫМ! на нем не было слоя грязи, присущего людям и животным! Его волосы были пушистыми и серебрились под светом лампы, а лицо белым и выбритым. Гладкое, как у женщины!
Человек не заметил меня, лишь повернул голову. А дальше он пошел вперед. Я пригнулась и отправилась за ним, стараясь не попадаться на глаза.
Он пересек галерею с лестницами и направился в боковой ход. А меня потянуло в сторону нескольких ступенек вниз. Я спустилась и обнаружила неприметную дверь, выкрашенную в зеленый и почти сливающуюся со стенами. Мои пальцы вдруг ожили, а глаза наткнулись на череду непонятных знаков на странном бумажном листе. Если это буквы, то совсем не те, которые я умею читать!
Моя рука сама собой поднялась и коснулась этой светящейся бумаги. пальцы стали в линию и нажали на пять букв. В тот же миг буквы сменились привычными цифрами — 16 17 25. Как их стало шесть, я не знаю.
А еще через удар сердца прозвучал резкий вскрик:
— Не двигаться! Руки вверх!
Я ошеломленно оглянулась и в ступоре подняла руки. Напротив меня стояла пара существ из кошмаров. У них были неуклюжие серебристые тела и темные квадраты на головах вместо лиц. Одно из существ держало в руке странное оружие. Не нож, и даже не диковина-пистолет, хотя да, слегка напоминает, если присмотреться.
— Подождите! — К ним подбежал еще один такой вот организм. — Она смогла открыть шестизначный код замка, даже не подозревая об этом!
О чем он говорит? Код? Что это?
— Странная девочка. — Говорит первый и вдруг подносит ко мне нечто квадратное, которое тут же начало оглушительно пищать. Оно живое?
— Господи, да она же из Зоны!!! — Рявкнул до сих пор молчавший второй. Третий испуганно попятился.
— Уничтожить! — наконец выдохнул он.
Раструб странного оружия направился мне в лицо. За что? Что я сделала? Я же просто хотела жить! Я и сейчас хочу жить!!!
И тут пришло понимание — они просто выполняют свою работу. Не обижайся, девочка…
Я всхлипнула, понимая, что это конец, буду надеяться больно не бу…